Несколько месяцев назад я писал для уважаемого российского СМИ статью о родственниках солдат, погибших на войне. Получив правки от редактора, я с удивлением увидел, что на уровне подзаголовка появилась фраза о «швамбранских (не хочу указывать конкретный народ) военных кланах». Пришлось объяснять, что родители и деды героини занимались чем угодно, но только не войной, а «военный клан» образовался в позднем СССР и ничем не отличается от советских воинских династий где-нибудь на Урале или в Приморье. Но поскольку героиня принадлежит к иному народу, даже опытный редактор решил, что это сугубо национальное явление. Что же тогда говорить про обычных читателей.
Мы любим экзотику и ищем ее даже там, где ее нет. Поэтому она лучше продается, собирает лайки и репосты.
Мы легко поддаемся ксенофобии. Поэтому так велик соблазн валить все грехи на чеченцев и бурят. Особая роль во вторжении в Украину национальных меньшинств стала универсальной скрепой, объединяющих путинских пропагандистов, некоторых украинцев и оппозиционных «хороших русских». Теперь к этой компании внезапно присоединился и папа римский.
Мы легко рассуждаем про особенности «менталитета», но чаще всего под этим скрываются неоправданные обобщения и стереотипы. «Древние воинские кланы» оказываются советскими явлениями, а «вековые традиции отцов» — изобретениями последних лет. Вечного, неизменного менталитета не бывает. Любой народ, как и любое живое существо, либо адаптируется к меняющимся условиям, либо гибнет.
Проблема экзотизации народов России, снисходительного отношения к ним как к «младшим братьям» существует давно. Война резко высветила ее чудовищные масштабы. Украинских солдат путинская пропаганда называет националистами и неонацистами. Однако у российских национальных меньшинств с этими ярлыками иные ассоциации — насмешки над «неправильным» цветом кожи и разрезом глаз, сложности со съемом квартиры вне национальных республик, а то и прямая опасность нарваться вечером на вооруженных расистов.
Конечно, выплески ненависти и прямая агрессия особенно опасны. Но даже добродушная экзотизация порой унизительна. Знакомая долганка рассказывала, как однокурсники по питерскому университету спросили ее: «Ты — чукча?». По тону вопроса она поняла, что объяснять разницу между долганами и чукчами бесполезно, для них все северные народы с раскосыми глазами были и останутся на одно лицо. Она покорно ответила: «Да, чукча». И услышала: «А что в шкурах не ходишь?».
Теперь представителей коренных народов насильно мобилизуют на войну с «националистами» другой страны — так и не решив проблемы в своей собственной. И люди впервые массово и открыто заговорили о притеснениях. Фраза бурятской активистки Александры Гармажаповой «Денацификация нужна России!» стала мемом. На уровне государства ксенофобию и шовинизм предпочитают не замечать, словно от этого они исчезают, но для оппозиционной прессы избавление от колониального дискурса — прямая обязанность. Он не только неприемлем этически, но и мешает разглядеть реальность, пряча ее под яркой оберткой экзотизации. Изумляясь воображаемым «военным кланам», мы упускаем суть — те самые общие механизмы, которые действуют и в отдаленной республике, и в нашем доме, а порой и в собственной голове.
Избавиться от экзотизации в своих материалах мне помогает простой тест, который я назвал «метод Подольска». Собираясь писать о некоем событии в Чечне или Туве, я задаю себе вопрос: была бы статья востребованной, если бы действие происходило в Подольске? Если да, то писать стоит, если нет — это лишь погоня за экзотикой.
Пример — кавказский чиновник завел вторую жену. Будет ли кому-то интересна история о том, как чиновник из Подольска живет с женой и любовницей? Вряд ли. А вот если он оформил на любовницу имущество на несколько миллиардов — другое дело.
Допустим, тема благополучно прошла тест. Но даже материал о важной проблеме можно так экзотизировать, что за стереотипами потеряется суть. Так, одно известное СМИ с гордостью презентовало историю о побеге девушек из «ортодоксальных религиозных сообществ». Примером ортодоксального мусульманина, от которого сбежала дочь, был пьяница, который вряд ли даже Коран прочитал. Но, похоже, для авторов все кавказские мусульмане — поголовно ортодоксы. Хотя пьяненького жителя Подольска никому бы и в голову не пришло назвать христианским фундаменталистом лишь потому, что у него крестик на шее. Так вместо исследования важной проблемы побегов из неблагополучных семей получилась необоснованная провокация в адрес салафитов. А ведь не так сложно было вместо приклеивания ярлыков найти образованного мусульманина, который бы объяснил, что поведение таких родителей неприемлемо с точки зрения религии, которой они якобы следуют.
Прекрасный пример деликатной работы с национальной темой на фоне войны можно найти в статье «Людей Байкала» «Тут все пропахло мертвецами». В ней подчеркивается, что русских в Бурятии гибнет не меньше, чем самих бурят, поскольку на войну людей толкают не национальные особенности, а общие для всех безработица и нищета. Но раскрыта и бурятская специфика — особенности буддистского мировоззрения и расовая дискриминация, когда в почетный караул на Красной площади берут «голубоглазых и высоких», а умирать посылают «кривоногих, маленьких, скуластых».
Делать упор на национальную или религиозную принадлежность этично не когда это радует ксенофобов, а когда это обосновано логикой текста. Никто же не пишет: «Русский из Петербурга расчленил студентку» или «Жительница Тамбова сбежала от мужа-христианина». Здесь поможет другой вопрос, при ответе на который важно полагаться не на стереотипы, а на знания: «Могло ли нечто подобное случиться в Подольске?».
К примеру, житель Дагестана избил жену. Конечно, такое могло произойти в любом другом уголке страны. Нет ни одного исследования, показывающего, что уровень семейного насилия на Кавказе выше, чем в других регионах России. Но есть и местные особенности: на Кавказе подобные проблемы гораздо чаще отрицают и замалчивают, родители нередко считают себя вправе насильно распоряжаться жизнью совершеннолетних детей. Их логично раскрывать в региональном аспекте. При этом в другом регионе страны может быть, к примеру, куда более высокий уровень семейного насилия, связанного с алкоголизмом.
Наконец, трактовка, основанная на предыдущем опыте, запросто может оказаться ложной в незнакомом регионе. Так, один эксперт сообщил, что обнаружил на Северном Кавказе признак модернизации — высокую экономическую роль женщины. Это было бы верно для Саудовской Аравии, но исламские регионы очень разные. Кавказские женщины трудились всегда, и здесь модернизация видна скорее в росте трудоустроенности мужчин, в том числе в профессиях, которыми они еще недавно брезговали.
Единственное надежное средство от подобных ошибок — глубокое знание региона, которое невозможно получить ни за один визит, ни даже за один год. Поэтому журналисту стоит строго придерживаться фактов, избегать недоказуемых обобщений (которые зачастую кажутся очевидными), а главное — поддерживать контакты с учеными и опытными коллегами, изучающими это общество. Полезно показать материал перед публикацией и образованным местным жителям. При этом истории, услышанные в поездке, стоит перепроверять — люди нередко транслируют местные мифы, стремятся казаться лучше (порой за счет соседей), а иногда и целенаправленно дурачат доверчивого гостя, чтобы посмеяться над его материалом.
Однажды я привел иностранную телегруппу на рок-концерт в Грозном. Со сцены гремел Пинк Флойд, девчонки в хиджабах визжали от восторга, и британец в изумлении спросил у зрителя: «Неужели это возможно в Чечне?». Тот с достойным английского джентльмена непроницаемым выражением лица ответил: «Как говорил Ахмат-хаджи Кадыров, „и невозможное возможно“».
Даже когда специфичная для региона проблема реальна, подход «сейчас я, белый человек, на радость другим белым людям отважно погружусь в это дикое общество, обличу его и научу аборигенов правильно жить» оборачивается лишь вредом. В аудитории он разжигает ксенофобию, а в народе, к которому принадлежат объекты критики — возмущение, меньше всего направленное на решение проблемы. В любом обществе есть люди с хорошей репутацией, здраво рассуждающие о его недостатках. Их голоса звучат куда убедительней, чем голос внешнего человека, и вызывают меньше отторжения.
Российской прессе следовало бы чаще привлекать журналистов и экспертов, живущих непосредственно в регионе и относящихся к обсуждаемому социуму, а уж в коллективном обсуждении проблем, касающихся разных народов, участие их представителей просто необходимо. Странно даже писать об этом, однако я неоднократно видел, как вместо очевидцев событий приглашали столичного эксперта, имеющего о теме лишь косвенное представление.
Уже сейчас в стране сложились сильные региональные СМИ — «Люди Байкала», «Даптар», «Тайга.Инфо», сотрудники которых знают общество изнутри и по уровню профессионализма не уступают журналистам федеральных медиа. Появились прекрасные местные фотографы и кинодокументалисты. Уверен, в будущем их роль значительно возрастет. А пока нам всем при работе в других регионах следует активней сотрудничать с их жителями и внимательно прислушиваться к себе. Что нами движет — чувство превосходства и желание поучать «неразумных» или любовь и стремление помочь людям? Ведь, как писал Уильям Блейк, «правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна».
