Рассылка Черты
«Черта» — медиа про насилие и неравенство в России. Рассказываем интересные, важные, глубокие, драматичные и вдохновляющие истории. Изучаем важные проблемы, которые могут коснуться каждого.

«За себя не страшно, страшно от новостей». Люся Штейн о приговоре, отношениях под арестом и игнорировании феминизма

Читайте нас в Телеграме

Кратко

Люся Штейн — участница группы Pussy Riot и муниципальный депутат Басманного района. В каком-то смысле на примере Люси можно говорить о молодом поколении политиков в России, или, как минимум, интересе молодежи к политическому процессу. В августе суд назначил Штейн год ограничения свободы по «санитарному делу» — по нему в общей сложности был осужден с десяток человек за якобы призывы к митингам в поддержку Алексея Навального в период коронавируса. Мы поговорили с Люсей о том, как она относится к приговору, что будет дальше с политикой и Pussy Riot, а также о том, почему даже оппозиционеры стесняются говорить о феминизме.

Как изменилась твоя жизнь после приговора?

Да пока никакой разницы. Когда долго сидишь дома, становится очень тяжело выходить на улицу, каждый раз это целое путешествие. Когда у меня был полноценный домашний арест без прогулок, мне надо было каждый поход к врачу согласовывать со следователем. А до места тебя сопровождает инспектор. Так вот, когда мы выходили, я замечала, что уставала за 15 минут. Сейчас этого уже меньше, конечно, но тоже довольно тяжело выбраться из дома.

У тебя нормальный следователь был? Не было такого, что приходилось доказывать, что к врачу действительно надо?

Там прикол в том, что не следователь решает это. По нашему делу даже мелочи согласовывались на более высоком уровне. Нам все это давали понять — типа, сорян, от нас ничего не зависит. Поэтому дело не в следователе. Они все выполняют то, что им говорят. В принципе более-менее все были человечные. У нас, кстати, был не один следователь, а целая следственная группа. Все шутили, что им надо «посовещаться с самими собой».

Считается, что домашний арест — такая «лайт-версия». Каково это вообще — сидеть под домашним арестом? Как тебе это далось? 

С одной стороны, это так: у тебя своя кроватка, своя ванная, еда нормальная, ты ни с кем в камере не сидишь. Но, с другой стороны, никто не воспринимает это всерьез как какое-то политическое, уголовное преследование, хотя это оно и есть. Ты чувствуешь себя беспомощным, потому что не можешь вынести мусор, обеспечить себя продуктами, не можешь сделать необходимые дела, сходить получить что-нибудь. Обо всем нужно просить друзей. Ты теряешь работу, соответственно, у тебя нет денег, фактически тебя кто-то должен обеспечивать.

А тяжело будет исполнять условия «ограничения свободы»? Тяжело ли вообще такое ограничение для тебя — не выходить на улицу по ночам и так далее?

Да я уже полгода не выходила на улицу по ночам, к этому не привыкать. Когда домашний арест заменили на запрет определенных действий, я должна была в 20:00 быть дома. А по приговору я должна в 22:00 быть дома, так что это уже даже послабление.

Люся Штейн, санитарное дело, pussy riot
Люся Штейн, фото: инстаграм

У тебя есть понимание, почему ты тоже попала под этот каток?

Я, скорее всего, попала и как муниципальный депутат, и как участница Pussy Riot. Сейчас мочат вообще всех, посмотри, что происходило с кандидатами в Думу. Без какой-то маски демократии, как они раньше это делали. Такая показательная история, что не надо не то что никуда баллотироваться, а вообще высовываться. Скоро ведь еще и муниципальные выборы, в следующем году. Так что это, может, тоже звоночек. Плюс деятельность Pussy Riot очень бесит силовиков, я уж не знаю почему, но прям до абсурда доходит.

Есть у тебя мысли насчет следующих муниципальных выборов — хочешь продолжать карьеру в качестве депутата?

Нет, я не хочу избираться снова.

Из-за опасений?

Я не опасаюсь, просто не вижу в этом особого смысла. Потому что, во-первых, у меня нестабильная ситуация. Меня люди выбрали, возложили на меня какую-то ответственность. Я в этом, конечно, не виновата, но на полгода работу пропустила. Меня могут посадить, могут вынудить уехать.

А ты чувствуешь, что принесла какую-то пользу, будучи депутатом?

Она меньше, чем хотелось бы. Потому что у нас довольно ограниченные полномочия, их очень мало. Есть какие-то вещи бытового уровня, например, починить светофор, установить пандус, контролировать капремонт. Чтобы добиться какой-то мелочи, нужно потратить огромное количество сил. Муниципальный совет депутатов — не исполнительный орган, это посредник между жителем и исполнительной властью. То есть к нам обращаются люди, и мы должны писать бесконечные запросы, долбить какой-то орган, чтобы он сделал зачастую ерунду. Когда ты смотришь со стороны на это, конечно, смешно, что у нас так все работает. С другой — грустно.

Когда ты шла на выборы, понимала, что полномочий мало или осознала это в процессе работы?

Безусловно, я имела представление на основе того, что слышала и читала. Но на деле все совсем иначе. Я, наверное, не понимала полноценно, какого уровня это бюрократия и как много нужно долбиться в закрытые двери. Я вообще не ожидала, что я изберусь, если честно.

Ты сказала, что власти могут и посадить, и вынудить уехать. Есть мысли насчет того, чтобы уехать за границу?

Я хочу быть въездной в Россию. Большинство ребят из Pussy Riot уехали, но они уехали не из-под уголовного дела, они могут законно вернуться, выезжать и возвращаться, а я не могу. Я хочу все-таки дождаться этого права: мне осталось всего пять месяцев, семь я уже отбыла. Не хочу себе перекрывать возможность быть в России.

То есть Россию для жизни в обозримом будущем ты уже не рассматриваешь?

Честно говоря, пока не знаю. Только все закончилось, я не очень понимаю, что дальше делать, пока у меня не глобальные планы: пойти на курсы и научиться водить. Сейчас я планирую в эти пять месяцев под ограничением свободы заняться этими вещами, а дальше посмотрим, как будет. Нужно еще посмотреть на ситуацию: если сейчас буду планировать что-то долгосрочное в России, а потом начнется новое уголовное дело или спецприемник каждый месяц, то придется уезжать, наверное.

Учитывая жизненную неопределенность, не могу не спросить — тебе страшно? Жить как на вулкане, никогда не понимая, что с тобой будет?

Не особо страшно. Я читаю новости — вот от них мне страшно. С нами еще, на самом деле, фигня происходит. Вот в Беларуси Марию Колесникову на 11 лет посадили. Поэтому как-то за себя не очень страшно.

А за близких?

Слава богу, родители у меня не в России живут, этому я радуюсь каждый день. Потому что у многих людей семьи здесь, а им приходится уезжать. Или начинают давить на них через семью, через детей, через родителей, как в случае (директора ФБК Ивана) Жданова, отца которого посадили (ФБК признан в РФ экстремистской организацией).

А есть какие-то мечты, чем бы хотелось вообще заниматься в жизни?

Мне интересна правозащитная деятельность, но непонятно, как в России этим заниматься. Как иностранному агенту разве что. 

Нет желания в ближайшее время залечь на дно, чтобы оставили в покое? Или, наоборот, показать всем?

Кажется, уже всех нас, всю протестную ячейку разгромили, поэтому не очень понятно, как вообще что-то делать. Не стоит выбор: идти на митинг или нет, потому что митинга нет. Насчет акций тоже посмотрим — периодически возникает желание что-то сделать, отреагировать на повестку. 

Кстати, прочитала вашу историю с Марией Алехиной. Как дались все эти ограничения в условиях, когда ты и твой любимый человек — оба фигуранты одного дела?

Ну, сейчас мы уже вместе живем, все хорошо. В начале нас расселили под домашний арест, мы не виделись два с половиной месяца, один раз только смогли согласовать поход в поликлинику в один день. Потом мне смягчили меру пресечения. По закону нам нельзя было общаться, так как мы подельники, фигуранты одного дела, но мы забивали на это, я к ней ездила каждый день и вечером уезжала домой. Нас палили несколько раз, рапорты писали, но ничего страшного. 

Кто-нибудь изменил к тебе отношение, когда ты стала встречаться с девушкой?

Вообще нет. У меня даже родители нормально отнеслись. Я удивилась на самом деле.

Может, общество оттаивает?

Просто у меня комьюнити и родители такие. В интернете я с гомофобией лично не сталкивалась, хотя сталкивалась с разным другим хейтом. Но это не значит, что гомофобии не существуют. Самое грустное, что она не только у глубинных отбитых традиционалистов, которых мы не встречаем лично, это вполне могут быть знакомые знакомых. У меня был спор в Твиттере недавно с праваками, которые утверждали, что гомофобия — это просто «мнение». Никакое это не мнение.

Сегодня есть закон об экстремизме, он по идее направлен против тех, кто разжигает ненависть. По нему проходят люди, критикующие власть, и многие предлагают статью 282 отменить. Как ты считаешь, в идеальной России ее надо отменить или все же оставить и применять против тех, кто реально разжигает ненависть, вроде «Мужского государства»?

Законы надо трансформировать и менять правоприменение. Во многих странах есть законы против вещей, которыми занимается так называемое «Мужское государство». И эти меры не кровожадные. Законы должны сдерживать вещи, которые приводят к реальному насилию. «Мужское государство» кричит про ущемление свободы слова. Но это не свобода слова. Она не для того придумана, чтобы транслировать ненависть и призывать к насилию. Травля — это не мнение. Между словами и действиями существует причинно-следственная связь, и именно дискриминация порождает насилие. Свобода слова не подразумевает любые слова, в уголовном праве, например, наказание за преступление несут не только исполнители, а в том числе организаторы, подстрекатели и пособники, которые лично руками ничего не делали, а «просто говорили» — склоняли, давали указания, информацию, советы. Я в своем санитарном деле тоже «подстрекатель».

А на женскую повестку, как ты считаешь, растет в обществе запрос?

Я чувствую, что запрос растет со стороны женщин, а именно общества как чего-то цельного — нет, большинство мужчин этому сопротивляются. Да и многие женщины тоже, главная мизогинка у нас в сенате — Мизулина, женщина, которая боролась с законом против домашнего насилия. К сожалению, даже в оппозиционных движениях фемповестка и протестная повестка, может быть, и рядом, но они не совмещаются. У нас в основном оппозиционные лидеры не очень говорят про фемповестку,  этим занимаются феминистки. И это не очень хорошо. Маша Алехина в спецприемнике нам вслух читала книжку «Женское освободительное движение. Феминизм, нигилизм и большевизм» Ричарда Стайтса. И в ней говорится о революционерках, которые в XIX-XX веках активно добивались возможности учиться в университете, организовывали курсы и так далее. Но революционерки в целом считали этот вопрос второстепенным. Они считали, что занимаются чем-то более глобальным, чем женский вопрос, и, когда они борются за права угнетенных, в эту группу в том числе входят и женщины. Поэтому феминизм всегда где-то в стороне. Сейчас то же самое происходит.

Поправь меня, если я ошибаюсь. Я довольно много общаюсь с разными оппозиционерами и активистами, и я бы не сказала, что встречаю какое-то неприятие женской повестки, но люди предпочитают не называть вещи своими именами. То есть слово «феминистка» остается ругательным.

Да, пренебрежительное «фемки» можно услышать от самых разных людей. Ну, нужно понимать, что та же фейсбучная интеллигенция неоднородна, там есть люди, например, старшего поколения. Они любят кричать, как все ужасно, новая этика, проклятые леваки — только потому что им говорят, что трогать людей за жопу нехорошо. Даже у части людей, которые выходят на митинги, почему-то само словосочетание «новая этика» вызывает конвульсии. Ну и с этим надо работать, наверное, в первую очередь. Именно с восприятием. Почему-то от феминизма открещиваются, как от чего-то нехорошего. Хотя это просто смешно, мнения женщин, которые сегодня говорят, что феминизм не нужен, без феминизма бы никто не услышал.

Есть еще один популярный тезис: это было актуально, но сегодня женщины уже всего добились. Что бы ты на него ответила?

Что это абсурд. Ведь все эти проблемы не где-то далеко — глупо думать, что только в глубинах России мужья бьют жен, это все у нас под носом. Закон о домашнем насилии, казалось бы, очевидное благо, уже вызывает дискуссию в обществе: нормально ли бить жену или все-таки как-то не очень.

У нас под боком Чечня, которая вообще живет по своим законам, и по отношению к женщинам и ЛГБТ — это настоящий местный талибан (признан Верховным судом России террористической организацией) под покровительством государства. Всем известно, как преследуют чеченских геев, все знают историю Халимат Тарамовой, которую буквально держат в плену, но никто ничего не может сделать, точнее обычные люди не могут, а власти не хотят вмешиваться. В порядке вещей, когда в российском регионе женщину принуждают записывать видео с подтверждением, что она жива, а иначе никто не поверит. И таких заложниц, как Халимат, там сотни, если не тысячи — это редкая история, которая стала публичной, но даже СМИ и правозащитники не смогли помочь. Странно в такой ситуации говорить, что тем для феминизма нет.

Люся Штейн, санитарное дело, pussy riot, тюрьма
Люся Штейн, фото: инстаграм

И в бытовом плане до сих пор существует убеждение, что женщина что-то должна просто по факту рождения — можно вбить в Гугле «женщина должна» и ознакомиться с километром бредовых пунктов. Причем так считают не только многие мужчины, но и сами женщины, чему виной гендерная социализация — они так воспитывались, им эту чушь вдалбливали с детства. Женщины в этом теряют себя, это порождает внутреннюю мизогинию, кучу комплексов и претензий к себе и даже другим женщинам. Они подвергаются насилию и, что самое страшное, часто считают, что заслужили это за несоответствие патриархальному идеалу. Так что феминизм будет нужен до тех пор, пока общество не примет тот факт, что женщина никому ничего не должна.

Ты упомянула, что даже оппозиционные лидеры избегают фемповестки. Их аргумент такой — тема непопулярная. Учитывая слабость оппозиции в России, ты считаешь, что это оправдано? Сначала заслужить авторитет, а потом уже говорить о правах женщин и других непопулярных вещах?

Мне не нравится такая история. Получается, ты подыгрываешь конъюнктуре, корректируешь идеологию, подстраиваясь под более комфортную и выгодную  повестку, где-то что-то умалчиваешь. Я слышала такое от оппозиционеров, которые непублично поддерживают ЛГБТ. Когда ты им говоришь: «Почему ты не топишь за эту повестку?» Они говорят: «Я потеряю полэлектората». Это не очень честно, и мне кажется, что так нельзя. Если люди доверяют политику и при этом не видят от него поддержки какой-то повестки, они остаются при мнении, что это не важно. А когда политик не стесняется о чем-то говорить, он тем самым и предлагает своей аудитории разобраться с этим.